Із сонцем за плечима. Полiська мудрiсть Пелагеi Володимир Лис Як треба жити людинi? Де е Бог? Чого не варто боятися? Життевий досвiд на перший погляд звичайноi сiльськоi жiнки, бабусi Пелагеi, – це та сама велика мудрiсть нашого народу. І можливiсть долучитися до неi – велике щастя. Цi простi рядки потрiбно читати та перечитувати, повiльно, наче п’еш живу воду… Володимир Лис Із сонцем за плечима. Полiська мудрiсть Пелагеi Бабуся Палажка Менi пощастило майже все дитинство i юнiсть провести поруч iз видатною, а можливо, й генiальною людиною. Та це я усвiдомив значно пiзнiше. Тодi ж, у 50-60-тi роки минулого ХХ столiття, вона була для мене просто бабусею, мамою моеi мами Оксани. Моею рiдною бабунею Палажкою, що розповiдала казки, легенди, всiлякi iсторii, до якоi приходили за порадами й лiками на наш хутiр люди з села Згорани i навiть iз iнших сiл. Саме вона годувала мене смачними борщами i ще смачнiшою гарбузовою кашею. Пелагея Тимофiiвна Кусько (у дiвоцтвi Слiсар) (1899–1973) була звичайною полiською селянкою, напiвграмотною. Усе життя вона працювала на власному, а пiсля вiйни й примусовоi колективiзацii на колгоспному полi, збирала ягоди, гриби, лiкарськi (бабуся казала «помочнi») рослини. Вона була невисокою, тихою, мовчазною, але коли починала говорити… У якiйсь казцi з вуст дiвчини-красунi вилiтають перли-самоцвiти. Такi ж дорогоцiннi перли падали з вуст бабусi Палажки. То були слова, що складалися в простi, але якi образнi, цiкавi й глибокi думки! Пiзнiше я не раз казав: от якби менi тодi теперiшнiй розум, скiльки мудрих думок, iсторiй, казок, полiських мiфiв, легенд, почутих вiд бабусi, я би записав. Та коли почав вiдтворювати на паперi те, що збереглося в пам’ятi, здивовано вiдзначив – вцiлiло таки чимало. А потiм прийшло й вiдкриття: збереглося не тiльки завдяки пам’ятi – почутi роздуми, iсторii, поради були такими, що запам’ятовувалися легко й надовго. На все життя. Як виявилося, вони закарбовувалися не одному менi, а багатьом людям, яким пощастило з Палажкою Хутiрською спiлкуватися. Ба бiльше – тим, кому розповiдi передали iхнi батьки чи бабусi. Отакенна сила тих думок. Мабуть, у давнину такi, як Пелагея Кусько, й творили те, що залишалося в пам’ятi нащадкiв як усна народна творчiсть. Як народна мудрiсть. Чи не найскептичнiше до бабусi й неiних (люблю це полiське слово) оповiдей ставився ii чоловiк, а мiй дiд Федiр Іванович Кусько (1900–1983). Я не зустрiчав пари контрастнiшоi, нiж дiд i бабуся. Дiд був суворий, як у нас казали, нарваний до роботи, не давав спуску й перепочинку нi собi, нi близьким i як мiг берiг свiй хутiр. Вiн единий iз господарiв категорично вiдмовився переселятися до села в часи лiквiдацii хуторiв (а довкола Згоран iх було понад два десятки), правдами i неправдами, навiть пiдкупами i хабарями (пiвсвинi, сало, самогон) захищав свое обiйстя, аж доки, вже пiсля смертi бабусi, хутiр не з’iла мелiорацiя. Бабусинi iсторii дiд називав побрехеньками, i все ж, завважу, при всiй його домашнiй авторитарностi, навiть деспотизмi, нерiдко, нагримавши на бабусю («бабська глупота» i т. д.), робив так, як вона радила. Бабуся Палажка була глибоко вiруючою людиною, щонедiлi й на великi й малi свята ходила до церкви в сiльський Свято-Дмитрiвський храм, збудований ще 1674 року, один iз найдавнiших дерев’яних храмiв Волинi. Та разом iз вiрою (знала напам’ять безлiч молитов i цiлi сторiнки з Бiблii) в нiй уживалося язичництво, древнi вiрування й повiр’я, знання глибинного, здавалося, бозна з яких глибин видобутого фольклору i правiчноi народноi фiлософii. Такою була бабуся Пелагея, мудрiсть якоi я й хочу передати через почуте мною й iншими людьми вам, поеднавши в деяких моментах iз мудрiстю iнших моiх землякiв-полiщукiв. Та перш нiж подати цi думки, хочу зробити невеличкий вступ-попередження. Останнiм часом досить рясно почали з’являтися книжки з народною (нерiдко псевдонародною) мудрiстю, афоризмами, порадами i т. д. У цьому не було б нiчого поганого, навпаки, варто було б усiляко пiдтримувати, якби не одна суттева обставина. Пiдозрюю, що таких, як Андрiй Ворон, якого зробив знаменитим Мирослав Дочинець, не надто багато. Це справдi мудрець. А отi iншi видання дiляться на три категорii. Ще нiчого, коли автори додають своi мiркування до почутого i записаного. Та ба, у деяких книжках раптом зустрiчаеш читане колись у збiрниках радянських часiв. Але найгiрше, коли украiнським мольфарам, дiдам-фiлософам, знахарям, пророкам приписують «нiчтоже сумняшеся» взятi з праць схiдних авторiв думки й iдеi, що виразно пахтять буддизмом, дзен-буддизмом, даосизмом i т. д. При всiй повазi до схiдноi фiлософii таки вважаю, що вона суттево вiдрiзняеться вiд свiтоглядних позицiй, ставлення до життя, до Бога слов’ян, зокрема украiнцiв. Отож, боюся, що прихильникiв модних схiдно-фiлософських течiй розчарують простi, наiвнi, хоч подеколи й парадоксальнi думки звичайноi жiнки-полiщучки. Щоправда, тiшу себе надiею, що вони змусять замислитися, як змусили мене, i, можливо, ви вiдчуете за цiею простотою i наiвнiстю колосальний глибинний пiдтекст i змiст, а поради й рецепти допоможуть, як допомогли вже багатьом людям. Отож, мiркування й фiлософiя бабусi Пелагеi. Життева фiлософiя бабусi Як треба жити людинi? Я часто думала: чого дерево росте просто собi, з маленького роблячись великим, день за днем, рiк за роком, на тому ж мiсцi, тико розростаючись вширину й увись, аж до того чесу, який вiдмiряв йому Бог, – а людина мае вiдмучитися з усiма хворобами, страхами мало не з самого дiтоцтва? А потому подумала: та ж i дерево може зламати i людина, i буря, i вiтер його сiче, й дощ. І я ни знаю, скiко натерпiлася та берiзка чи вiльха, перш нiж виросла. Може, й людина тако живе? Б’е людину, сiче, вимочуе, шматуе i карае? За що? Я ни знаю. За той грiх, що вона зробила? За грiх Адама i Єви, як батюшка кажуть? Али ж давно була та Єва. То за що? У мине чесом таке ото питання поставало, як дивилася на зiрне небо. Тамечки стiко то зiрок, очей Божих. Кажуть, то янголи на нас дивляця. А як дивляця, то хiба ни бачать, як ме страдаемо, як тежко робимо, скико то людей пропадае ни за що? Хрищусь i до Бога звиртаюся: прости, Боже, цеi грiшни думки. Али ж воне до голови лiзуть. Ти, Боже, iх дав. І Матiр Божа казала: думайте, бо люде. То, кажiця, батюшка таке про Богородицю казав. І тут в мине душа терпне, тiло нiмiе од думки: а може, то я сама таке придумала? Господи, скажи, ци я листочок на твоiм деревi, ци хто я, просить тибе раба Твоя Палажка. Людина й дерево Ще моi бабуся покiйнi казали, що кожна людина мае свое дерево. Я допитувалася: а яке мое дерево? Бабуся й казали: таке, яке тобi найбiльше до душi. Я спитала: «А як узнати, яке до душi? Минi всiляки дерева подобаються». Бабуся сказали: «Пiдростеш – сама зрозумiеш. І вибереш». Чула я, що людинi начебто призначене певне дерево. А я так думаю: душа все ж вiдчути повинна – яке. І коли збагнеш – то твое дерево, смiливо приходь до нього, гладь, тулися тiлом i душею, своi думки йому звiряй. І вiдчуеш, що тобi легшае, що тягар, який носила на серцi, який ноги, як те кiнське путо, спутував, зник, мовби донизу опустився. Легко стане йти, думати й захочеться всейкий свiт пригорнути. Про ласку i добре слово Не скупiться на ласку. Бо часом людина хоче добре слово сказати, а тут-таки згадуе: вiн ци вона мине обiдили колись, ци думае: ич, як вирядилася, яка краля, як пава шпацiруе, хвiст розпустила, а куди б то? Чого я iй маю казати та за одяг або вигляд хвалити? Обiйдеться! Не обiйдеться, кажу я вам, тее слово, як дерево, що мало спалахнути, зiгрiти, – зiтлiе, зморщиться, стане обвугленим, а затим трухлявим. Бо ни сказане було, ни народилося, а мало би радiсть принести. А те нисказане слово забирае часточку з вас самих, людина меншае, сама того не помiчае, i iй, гляди, iдне, друге ни вдаеться. Бо сили нима. Помалiла людина. Дитина Приходжу в iдну хату, а там дитина плаче, аж заходиться. А мати сварить: «Чого розревiлася, як тая корова? Ни плач, а то наб’ю». Оте «ни плач, а то наб’ю» ни раз чути доводилося. Дитина чесом ще бiльше плаче, а чесом аж зiщулюеться, бо мати страх прикликала. За плечима в мiшку незримому той страх сидiтиме. А скажiте-но: «Чого тобi, мое маленьке?» Я було так мамi iхнiй порадила, а вона: «Так ни з того нi з сього ревисько зачала, з доброго дива». Не, ни бувае з доброго дива, значить, щось засiло в маленькiм серденьку. А мо’, воно й каже тим плачем: «Мамо, я е, а ти мене не помiчаеш». Помiчайте маленьку дитинку. Людинку. А то я дитинцi iхнiй кажу, на яку мама насварилася: «А ти мамi сонечко подаруй, вона й усмiхнеться й сварiння свое забуде, чого гнiвалася». «Як то, – каже мала, – сонечко ж на небi, як його подарую мамi?» Я й раджу: пiдстав ручку, хай промiнчик сяде на неi, а ти його мамi занеси, торкнися, на руку неiну той промiнчик посади, побачиш, що буде. Дивиться недовiрливо, а тодi вiдбiгае. Другий раз я коло тоi хати йду, а воно вибiгае, саме вже як сонечко: «Бабусю, ви-те правду сказали, помогло, мама мине ще й по голiвцi погладила». «От бач, – кажу, – а ти не вiрила». Де е Бог Ни раз я чула од людей, як на Бога нарiкають. Жалiються: чого ти, Боже, такую долю тежкую дав, оно в сусiда й хата бiлiша, i все вдатнiше, а я скiко жили не надриваю, нiчогiсiнько ни виходить. А десь там, далеко, пани й паничi. Розкошують i iдеть калачi, а наша сим’я чорним хлiбом та бульбою перебиваеться. Я кажу чесом: а Святе Письмо згадайте. Ісус казав, що шмидше верблюд пройде через вушко голки, ниж багатий до раю втрапить. А минi кажуть: багатi теi вушка обходять. Мо’, й обходять, тико хто скаже, що там у нього далий? В душi, серцi й життi… Якщо ж подумати, то хiба людина живе ни в раю? А рай може бути i в твоiй хатi. Тико посади собi те дерево, з якого райськi яблука збиратимеш. На покуть снопа постав, якого кроме тебе нихто ни може вижати. І попробуй небо очима погладити, а воно тибе погладить. Бог живе у травi й у вiтрi, у листочку й тому клаптику неба, що до тибе крiзь хмарку дивиться. Говорити з травою i листком – значить тоже говорити з Богом. Батюшка ото до мине: «Чув, Пелагее, кажете, що Бог скрiзь? А Бог тiльки един у трьох лицях. На небi вiн, тому й зветься наш Отець Небесний». Я йому сказала: «Отче, я простая жiнка, й вам виднiше. Тико ж так хочиться, аби Бог був i з нами. Од того чогось теплiше стае». Чула я од старших людей, що посилав Бог свого сина на землю ни тико тодi, як вiн Ісусом був. А ще ни раз, щоб людей випробувати. Нидарма ж на тих, хто жебрае, в лахмiттi ходить, кажуть, що то Божi люди. Мiй старий таких ни любить, кричеть, то лидацюги, нироби. А я так думаю: хiба пуйшов би жебрати, як мiг щось робети? То ж нищеснi люде, як то тежко руку простягати. А як би ще мiг Бог людину випробувати? Хiба срiблом-золотом? Отой Іванька Полапський ходить, копiечку просить. Федько ни привiчае його, то я, якось так виходить, що чую, коли вiн мае на хутiр прийти, копiечку ци там хлiба на стежку виношу. Старий каже: «Ти от йому копiйку даеш, а ти йому в очi поглень. То ж розумна людина. Хитрий i таких, як ти, дурить». Ой, ни дурить, чуе мое серце. Необхiдний вiдступ Ще коли ми жили на хуторi, i вже в селi, я час вiд часу серед iнших мандрiвних жебракiв, котрi навiдувалися до села, бачив Іваньку Полапського, як його прозивали, бо був родом iз сусiднього села Полапи. І взимку, i влiтку ходив у старому суконному пальтi, постолах, старiй шапцi. Завжди просив-спiвав: «Подайте Христа ради Іваньцi копiечку». Брав справдi тiльки копiйки, сердився, коли хтось давав паперового рубля чи й пару рублiв. Плакав i казав: «Чого смiешся над Іванькою, хiба ти такий багатий?» Розповiдали, що в юностi був контужений на Росiйсько-японськiй вiйнi i з того часу жебракував, ходячи вiд села до села. Потiм, приiхавши якось у село, почув я, що, коли Іванька помер, нiбито в старiй хатi, до якоi час вiд часу повертався, знайшли кiлька мiшкiв тих монет. Іншi казали, що грошi забирала сестра й за них збудувала хату, а ще ходили чутки, що, вийшовши за село, Іванька викидав грошi в рiчку чи болото. Я ж хочу сказати, що пiсля тих дiдових слiв, переданих бабусею, я вирiшив придивитися до Іваньки. Пам’ятаю, ранньою весною, ще не зiйшов снiг, ми разом iз покiйним татом рiзали колоди на дрова. І тут на подвiр’я зайшов Іванька. Менi таки вдалося заглянути йому в очi. То справдi були розумнi свiтло-сiрi очi. Не хитрi, не настороженi, просто очi розумноi людини, якi дивилися трохи вивчаюче i начеб… Начеб спiвчутливо. Я (менi йшов тодi сiмнадцятий рiк, якщо не помиляюся) аж здригнувся. І цей погляд лишився в пам’ятi назавше, як i лишилася загадка цього чоловiка. Божого чоловiка, як у нас казали. Загадковий сивий дiд Іванька Полапський згадуеться ще й з iншого приводу. На Полiссi iснуе легенда про старого-старого, сивого (чи бiлого) як голуб дiда. Дiд той не вельми акуратний, в нього вiчно шмарклi течуть, зашудраний (розпатланий), ходить iз костуром, бочком, ледь накульгуючи. Просить копiечку й пампушечку: хто дае, той знаходить потiм пiд порогом чи бiля ворiт, або й ще десь пригоршню, чи й двi золотих чи срiбних монет. Якщо ж йому вiдмовляють, то починають у хатi речi пропадати, хворiе i гине худоба, а то й трапляеться пожежа. Можливо, не тiльки iз спiвчуття, а й знаючи цю легенду, Іваньцi не вiдмовляли в копiечцi або й годували. Часом дiти дражнилися з Іваньки, то вiн грозив палицею, на яку спирався, iнодi якось по-чудернацьки лаявся, а пiсля того ставав i гiрко-гiрко плакав. Раз я чув цей плач, i вiн був дуже схожий на дитячий. При тому чоловiк повторював: – Обiдили, обiдили Іваньку. Це ж казав, якщо хтось зупинявся й питав, чого вiн плаче. І ще: – Обiдили, обiдили Іваньку, смiються, ни дали копiечку. Як це поеднати з розумним поглядом, з бесiдами про життя, якi вiн часом заводив з людьми, – не знаю. В легендi ж про старого, сивого й шмаркатого дiда розповiдаеться, що вiн, зустрiчаючи когось на дорозi (найчастiше найбiднiшого), смiявся й обсипав монетами з латаноi-перелатаноi торбини, та не «копiечками», а справдi золотими монетами. Часом казав: – Ти позначений. Мушу обдарити. Що означали тi слова – нiхто не знав. Позначений долею, Богом? І на чому та мiтка? Може, то Дiд-Доля? Вiдчуття хутора й свiту Бабуся прожила першi неповнi 33 роки свого життя в селi Згорани, далi 41 рiк – на краю лiсу, за два кiлометри вiд села, на хуторi, куди 1932 року переселився дiд iз сiм’ею пiсля дозволу польського уряду жити на хуторах. За свое життя бабуся була кiлька десяткiв разiв у мiстi Любомлi, раз у Володимирi-Волинському, ще, згадувала, в молодостi на прощу до Почаева ходили. Ну, i до родичiв у сусiднi села Полапи, Куснище, Перешпу, Сильно, Пехи, Положево навiдувалася, зазвичай пiшки, рiдко на возi. Може, й ще десь була, про те не вiдаю. Та тепер, згадуючи почуте вiд бабусi, вiд мами й iнших людей про бабусю, я розумiю, що, провiвши головнiшу частину життя на полiському хуторi, Пелагея мала свое вражаюче вiдчуття й того ж хутора як частини чогось невимiрно бiльшого, може, свiту, а може, й цiлого космосу i свiту в цiлому, а чи не найголовнiше – людини в ньому. Зрештою, можна сказати, що вона мала свiй власний космос. Отож, деякi мiркування бабусi Пелагеi: – Малою менi здавалося, що наше сило вельми велике. Що ото десь там, за крайньою хатою, свiт уже кiнчаеться. А потiм зрозумiла, що там тико починаеться. Свiт розбiгатися став, i скiко людина б не бiгла – не здожене. – Великий Божий свiт, у нiм людина маленька, та часом здаеться, що теi всi зiрки просяться погрiтися до хати, а мо’, й у нiй посвiтити, як зiгрiються. – Нащо людинi багацько всякоi всячини, так собi мiркую, як у неi небо е, цiлiсiнький свiт, тико треба до себе впустити. – Якби Бог людей ни жалiв, то хiба дав би на таку красу подивитися? Хiба дав би з маленькоi людини великiй вирости, щоб потому ще й дiтей i онукiв побачити, а то ж гинчий свiт, i Божий знак на нiм i той самий, i гинчий! Як щось у тебе пропадае – худобина ото загинула – то не за тим жалiй, що добра нима, а за тим, що живе пропало. – Малою питала: а хто то зiрки на небi увечерi запалюе? Бог, казали мама. А я, мала: як то вiн успiвае тико-во багацько засвiтити? І то ж кожнiсiнького вечора. А мама Прiська, бувало: цить-но, а то Бозя почуе, нагнiваеться й ще темнiше стане. Ну, я принишкну, бо ж страшно без зiрочок зустатися. А потому гадаю собi: як Бог мене таку маленьку почуе, то подумае: воно ж мале, дурне, нащо його слухати? А коли слухае, то й пташку чуе? І вийшла надвiр, зорi таки свiтять, i чую: соловейко спiвае. Й так менi втiшно на серцi: я, маленька, чую, як то гарно тьохкае тая пташка, а десь там Боженько тоже соловейка слухае. Послухала, вернулася до хати, а мама питають: де ти була, Палазю, ой, чого ж така заплакана, геть щоки в сльозах? А й низчулася, що то як соловейка разом iз Боженьком слухала, то сльози текти почали. – Кажуть, зимля кругла, а я так думаю, що коли так, то, може, Бог неi на долонi тримае? Бо iнакше б вона кудись котилася й котилася, а люди падали й падали б. – Часом чути, як хтось далеко-далеко ни то плаче, ни то спiвае ци до себе кличе, так далеко, що аж на тiм боцi неба. Повитуха-бабниця Бабуся була знаною в селi (i не тiльки у своему) повивальницею (повитухою). Правда, по-мiсцевому, по-полiськи, то називалося – бабити. Пiд цим малося на увазi – приймати пологи, перерiзати пуповину й зав’язувати пупа, здiйснювати той магiчний обряд, дiйство-з’яву, внаслiдок якого людина й з’являеться на свiт. Ну, а жiнку таку звали бабниця. Знали, що бабниця Палажка не просто приймае пологи, не просто перерiзае пуповину, не просто дае дитинку в руки матерi чи кладе iй на груди теплу й живу iстоту, а при цьому промовляе заповiтнi слова, вiд яких i дитина перестае репетувати, налякана першим знайомством iз цим незатишним свiтом, i мати також швидко приходить до тями i, як казала одна односельчанка, «наче засвiчуеться». Те, що прочитаете нижче, я почув частково од бабусi, частково од мами (на жаль, вже теж покiйноi), частково вiд жiнки, в якоi бабуся бабила. Пелагея готувала себе до бабиння. Казала, що передчувала, кому дитина (знала, до кого покличуть) мае з’явитися на свiт. Молилася, постилася i (цiкаво й зворушливо) вдягала в тi днi свiтлiший одяг. Брала з собою на бабницю материнку, любисток, медiвник i траву, яку називала лiсниця живуща. Казала, що дух iхнiй сприяе, аби пологи були легшими. Подумки промовляла при появi дитини молитву: «Зроби, матiнко Божа, цее дитятко цвiточком, який вбирае сонце, росу i дух Божий невловимий». Матерi казала: «Дитя першi три-штири мiнути вашi думки чуе. У свiт з собою вiзьме. То перша блискавка, що iй путь осiяе». – Менi теi слова здавалися дивними, якимись зумисними, а потому пойняла, що тiтка Палажка знала щось таке, що нам не було дано, – то слова жiнки, що у неi бабила бабуся. Зараз я мiркую про велику силу думки, а отже, пiдсвiдомого в життi. Бабуся це вiдчувала, знала про це? І згадую бiблiйне: «Всiляке таемне стане явним». І далi бабусi Пелагеi: «Ти ще тiльки зле подумала, а вже гаддя в лiсi заворушилося». Чи не тому вона твердила, що такi важливi першi хвилини в життi людини, першi слова, звернутi до маленькоi iстоти, першi речi, якi мае робити жiнка, звiвшись на ноги пiсля пологiв: – Подивися, ци хата заметена, як ни була, попроси, хай хтось тее зробить; – Глень у вiкно, навiть як вечiр ци нiч надворi, шукай зiрку або квiтку; – Зведи очi до образу Божого; – Подекуй матерi, що тебе народила; – Душа дитяти, що в хрещеннi з’явиться, за тобою слiдкуе. Звiсно, тепер пологи приймають професiонали-лiкарi, але чи не зводиться все до механiчного, сказати б, процесу? З акту появи новоi людини зникае душа, духовнiсть, може, тому так багато травм, калiцтв, дiти народжуються з вадами, що впливають на все подальше життя? І нарештi ще один момент. Бабуся розповiдала, що було кiлька випадкiв, коли народжувалися мертвi дiти. Точнiше, не мертвi, а тi, що не закричали одразу, не подали ознак життя. Одним iз таких був автор цих рядкiв. Коли в мами пiзнього осiннього вечора розпочалися перейми, тато був вiдряджений з нашого Кусого хутора в село. Бо, за традицiею, приймати пологи могла й мати породiллi чи сестра, а от бабити, проводити завершальну частину дiйства могла тiльки спецiально запрошена бабниця – жiнка з iншоi сiм’i. І тато поночi почимчикував у село, до нашоi родички баби Наталки. Потiм iз гумором розповiдав, як кiлька разiв потрапляв у болотянi пастки, як поспiхом iз кладки зiсковзнувся, отож прийшов у Кузли, куток, де жила баба Наталка, геть iз замоченими ногами. Назад iшли удвох, а що нiч була темна, хмарна, до того ж вiтряна, то хоч стежки були знайомi (вiд хутора до села – два кiлометри), то теж обое позамочувалися. Баба Наталка встигла на той час, як пологи вже почалися. Обое й приймали дитя, яке не закричало. – Господи, мертве, – зойкнула породiлля, моя мама Оксана. – Без панiки, – наказала баба Наталка. І обое бабусь (а iм тодi тiльки трохи за п’ятдесят перейшло) взялися, кажучи по-сучасному, масажувати груди, серце новонародженого, а бабуся Палажка – вдихати повiтря через ротик. І хлопець зарепетував, розриваючи повiтря й тi хвилини, що поздавалися мамi вiчнiстю. Менi здаеться, я бачу, як стоять коло дерев’яного лiжка двое жiнок, що боролися за мое життя – статна красуня бабуся Наталка i невеличка, та завжди мовби сповнена якогось незримого сяйва бабуся Палажка. Царство iй небесне й велика подяка. Бабуся згадувала ще однi такi пологи, коли – тепер уже дiвчинка – не закричала одразу. І вона теж масажувала, дихала в рота. І вже охопив вiдчай, поклала поруч себе, щоб передихнути. Й тут почула слабенький поштовх, як виявилося, то ворухнула нiжкою новонароджена. – Молода я тодi була бабниця, чуть з ума не зiйшла од розпачу, – згадувала бабуся. – А як побачила – заворушилося дитетко – свiт раптом посвiтлiшав. І дите ни заплакало, а заспiвало, так минi здалося. – А як заболiе маленьке дитетко, тре’ матерi перейти двi стежки, що разом сходяться, i сказати: «Матiнко Божа, що всi стежки знаеш, подаруй отую iдну моiй дитинi, вона ще ii не сходила, ще ни ступала, нiжками ни зiгрiвала. Ни пошкодуй, Матiнко, свеi стежки, ни забирай дитетко нихожене, ниспiване, ниголублене. Хай летять болестi на штири волостi й за вiтром розвiються, прошу тибе, Богородице, як би за сина свого, то чув усей свiт, а я тибе прошу, милостива, почути. Амiнь». Два сонця, два коренi, двi гiлки Ставлення до батькiв, до пам’ятi предкiв, до родових традицiй посiдало особливе мiсце у свiтоглядi й системi моральних цiнностей бабусi Пелагеi. Запам’яталося, з якою особливою, сказати б зворушливою нiжнiстю вона ставилася до своеi мами Прiськи. Їi мама, а моя прабабуся прожила довге життя й померла на 96 роцi. Була вона за моеi пам’ятi теж тихою й мовчазною, доброю до нас, правнукiв, аж до останнiх лiт земного буття дуже працьовитою, лише в останне п’ятирiччя, вже за дев’яносто, страждала тим, що тепер називають хворобою Альцгеймера – поступовою втратою пам’ятi. Мене, вже пiдлiтка на той час, дивувало й навiть лякало, коли прабабуся, як я приходив з села на хутiр, питала: «А чий же ти будеш, хлопчику? А як тибе звати? А хто твоя мати, дитинко?» Бабуся в таких випадках казала: – Не дивуйся, Володьку, бабина пам’ять у вирiй полетiла швидше за неi. Пташки тоже чесом летять i ни вертаюця. Пам’ять як птах, що летить i приносить у дзьобi поживу для людини, – цей образ, на мiй погляд, один iз найбiльш вражаючих серед багатого на образи, часом вельми парадоксального мислення бабусi Пелагеi. А ось ii думки щодо роду: – Хто свiй рiд ни памнятае, того стежка у свiт не пускае. – Хто свiй рiд ни пам’ятае, в того й колодязь усихае. – Рiд як велике дерево. – Скiко памнять про рiд – такий широкий свiт. Якось я почув од бабусi: – Мати i батько – два сонця, два коренi, двi гiлки. Вона пояснила: – Всяко бувае. І мати з батьком часом злi й несправедливi. Тико ж сонце тоже за хмару ховаеться, а чесом i затменiе лучаеться. Тико ж вiд того ни перестае грiти? Чого свiтло навiть у хмарний день? Бо десь там сонце. От вирушиш у свiт, батько й мати все одно тибе грiти будуть. І далi: – Людина ни сама по собi, а з родовим корiнням. Як дерево ни росте без кореня, так i людина. Два найбiльших коренi – то батько й мати. І крила, як у птахи, – два. Бо батько уму навчить, а мати – серцю, котре ни тико з лiвого боку в людини, а там, де серце серце й чуе – свое й чуже. Оте «де серце серце чуе» врiзалося у пам’ять. Шаноба до тих, хто дав тобi життя, казала бабуся, то не тiльки те, як ти iх слухаешся. То те, що ти про них у душi носиш, вiдсiюючи полову злостi, щоб лишились зерна любовi. Суха пам’ять – ще один вражаючий образ пам’ятi, пам’ятi, де живе тiльки злiсть, прикрощi, яких тобi завдали. Така пам’ять, вчила бабуся, нiколи нiчим добрим не проросте, особливо на ближнiх, на твоiх дiтях, що з того ж кореня пiшли. Суха, зла пам’ять – не родить. Вона може ожити, як всохле дерево, на якiм раптом пагiнець з’являеться. Вiн житиме, а от дерево – нi. Особливо небезпечна суха пам’ять щодо батькiв, казала бабуся. Згодом я почув знамениту легенду про сина, якому його кохана, аби довiв свою любов, наказала принести материнське серце. Й коли вiн вирiзав серце й нiс до жорстокоi коханоi, то спiткнувся i впав, а серце, що покотилося по землi, спитало: «Ти не забився, синку? Тобi не боляче?» Я згадав, що подiбне чув i од бабусi. Притча вiд бабусi Пелагеi звучала так: – Полюбив раз хлопець дiвчину, вдатну та гарну, тико вельми примхливу та серцем нидобру. І раз сказала: «Докажи, що любиш. Принеси те, що тобi у твоiй матерi найдорожче». Задумався хлопець. Ласка материна дорога, любов, те, як вона усмiхаеться. Вся вона. А що найдорожче? І подумав: усе, що менi дороге, породило мамине серце. Коли мати спала, вийняв iз неi серце й понiс коханiй. Тико, йдучи, побачив, як небо потемнiло. Темно-темно стало. З переляку упустив мамине серце. А воно покотилось, викотилося на небо й стало замiсть сонця свiтити. Заплакав хлопець i назад вернувся. А там коло порога щось гарече лежить. – Пусти мене, хлопче, – каже, – я буду твоiй матусi замiсть серця. Менi здаеться, суть цiеi iсторii – притчi чи легенди – в тому, що без матерiв, без iхньоi любовi й любовi до них не може iснувати свiт. Як i без сонця. Пам’ятаю, ще бабця казала, що грiх зобижати сироту, лишати без доброго слова. Що хай би яка людина була невдатна в життi, цiну iй не складеш. Нещаснi дiти, матiр’ю недолюбленi. Нещасна матiр, яку дiти забувають, як одиноке дерево серед поля, на якiм нiчого не росте. І ще одна коротка притча. Виглядала й виглядала мати сина, що в свiти далекi подався. Геть зiстарилася. Нарештi син приiхав. На золотiй бричцi, з жiнкою-панею. Повно добра всякого навiз. – То все вам, мамо, – каже. – Чую нiби знакомий голос, – одказуе мати, – тико ж никого коло брички ни бачу. Повна бричка, тико без хазяiна. Прислiв’я, приказки од Пелагеi – Сiм верстов пройшов, а долi ни найшов, бо вона коло ворiт лежала. – Кричеть, як сорока, а з дiлом iдна морока. – То такей пастух, що од сну опух, а бидло [1 - Худоба (дiал.).] всеньке жито столочило. – На печi iдеть калачi, а за дверима з них голоднi мишi смiються. – Сонце, ни дивеся у вiконце, бо тута дiвка до обiда не вмивана. – На городi верба грушi вродила, бо Химка клялася, що перед чоловiком чиста. – Дiд беззубий, як пеньок, а дiвку поцiлував, то молодицею стала. – Наш котик умиваеться – видно, Параска в гостi збираеться – три днi тарандiти. – Наша Маруся до вечора краля, а як стемнiло, хлопци всю красу покрали. – То того хазяiна кiнь, що чужим вiвсом потилицю чухае. – Одягай, Мотрунко, запаску, пуйдеш гусей пасти, хай хоч гусак на тебе подивиться, як така стидлива. – Корова у нас молочниця – цiлий день на вигонi вибрикуе. – Ще комар ни вкусив, а вже вiдро слiз назбирала. – Виглядала кума, а вiн псиська прислав, щоб на куму погавкав за вчорашнi пироги. – Вiзьму-но я лозину, пiду сама дочку сватати. – Гаврильцю, чого в тебе писок став, як рильце? Мо’, гороху чужого наiвся? – У неi коса така, що й мурахи цiлують. – Покличу мiсяця, щоб у вiдро загленув, ци я води принесла. – Так пити хочеться, що й добрий кусок сала з’iла б. – Розсокоталися, нiби Феську язикату побачили. – Як пiвень ни встереже, то курка i два яйця зразу знесе. – Так гленула, що на другiм силi горщики заторохтiли. – Така криклива, що й ворота дрижать. – Така гнiвлева, що й дверi бояться рипнути. – Посватався на чуже сило, а типер у свему на дiвок заглядаеця. – Якби хто принiс пирога, то вона, може, й розчесалася б. – Сiм верст до небес, та на восьмiм додом дорогу все iдно згадаеш. – Чого то, кумо, ваш кум на вас вашим голосом вчора кричев? – Лiпше прийдiть взавтра, бо сьогодне ще не всi пироги доiли. – Жiнка як тичка, зате чоловiк у неi як бричка. – Сiдайте, Параско, бо, певно, вже у вас язик стомився. – Та Явдоха така пройдоха, що й у болотi не замочиться. – Така пролаза, що й крiзь мишачу нiрку пролiзе. – То ж так: хто за долею плаче, той сонця й лiтом ни побачить. – Як дiвка ни на ту ногу встане, то парубок на неi ни так гляне. – Щось ви-те, куме, ни з того берега прийшли. – Як був квас, то й не було вас, а тепер квасило, то де вас носило? – Як наварив, Омельку, так i iж. – Принесiте, куме, риби, то й хлiб до неi буде. – Кажеш, ти добрий? А ти-но руку пчолi настав. – Лiпше самому по дорозi йти, нiж удвох iз гицелем. – Ранок – ото тобi й панок, як ни вспiеш наробитись, будеш ввечерi журитись. – Зимою день, як лiтом у комара нiс. – Робить, як комар, а iсть, як вiл. – У нас стики того сiна, що коза за день з’iла. – Та так робить, що й мокре лiпше горить. – Йшов свататися, та об гарбуза спiткнувся. – Наiвшися, напившися – гвавтоньки женитися. А як я зголодiю, де ж я жiнку подiю? – Ганька за Грицем сохне, а Гриць i не охне. – Скiко м’яко ни стели, а самому твердо спати. – Скорiше ожениться солом’яний парубок, як вийде замуж ота кам’яна дiвка. – Поле бачить, а лiс чуе, де й Гаврило заночуе. – Поволочився за багатою, а у вбогоi та любоi – уже дитей трiйко. – Принiс вiдро чужого розуму, а хто пити буде? – Такеi буйнi вiтри у нього в головi, що сусiдськi ворота обломилися. – Дурного Гаврила й Параска побила. – Скiльки б воду решетом ни носив – ни порозумнiшаеш. – Порадив, як озеро ложкою вичерпати. – Надiявся циган на пироги, то й борщу ни схотiв. – Лисиця i в снi курей бачить. – Вiвсяна каша себе хвалить, а люди – гречану. – Сiдайте, бо в ногах правди нима, у нас лавка чисто заметена. – Чоловiк з Кукурiк, а прожив iз маслом цiлий вiк. – Ой, дорогеi гостi, куди ж вас посадити, хiба горох перебирати. – Добрий кiт, тико мишам часом пiдморгуе. – Ще кiт ни нявкнув, а вже мишi танцюють. – Конику-соколику, ни брикайся, бо циган хвоста вкраде. – Пишаеться, як засватана на дисяте сило. – Мiй Федько курить бакун [2 - Самосад, пiдвид тютюну.], а бакун його iсть. – Старий чоловiк глибоко ни вигоре, а борозна все iдно його жде. – Кури, кури, iжте хоч дулi [3 - Ще й так називають великi грушi (дiал.).], як пшона нима. – У глибокiм колодязi найдальшу зiрку видно. – Повзеш як рак, то й рачайся. – На свому полi i стерня ни так ноги коле. – Ни той кiт, що мишей багацько наловив, а той, що кицю лапкою погладив. – Як свiт зранку тако сiрiе, то й весiлля звечора ни буде. – На службу спiзнишся, то батюшка ще простить, а спiзнишся на поле – то ноги поколе. – Як спiшила до стола – ни вдягнула й постола. – Чорний кiнь пусля обiду буланим ни стане. – Чула, що грiм, а казала, що дзвiн. – На городi дичка, як та молодичка – сама файна, а яблучко кисле. – Ни дивися сизим оком – голубом ни станеш. – Допався, як Харитин до паранини [4 - Свiже, паране (парне) молоко.]. – Скiлько б ни бив кобелу, а кiнь лiпше горати ни буде. – Той хлопець, як теплий вiтер, – приголубить i втече. – Сонце собi ни забереш, а подивитися мона. Приповiдки з Бiблii, якi любила згадувати бабуся Бабуся Палажка, як я вже казав, була, попри ii знання народноi, бiльше язичницькоi мiфологii, дуже релiгiйною людиною, ревною парафiянкою, знала Бiблiю, бiблiйнi оповiдi, на якi часом посилалася i цитувала. Та, як згадувала сама, колись, ще в юностi, ii дядько («дедько» казала) Марко прочитав iй Соломоновi приповiдки, й вони iй вельми сподобалися, а що мала добру пам’ять, то й запам’яталися назавжди. Потiм, казала, читав iй батюшка Стаховський з Любомля, з яким була знайома, а познайомилися в мiстi, де на якесь свято побувала й зайшла до храму (казали, що церква мiська вельми хороша) i щось у священика спитала, а той здивувався, що вона знае Святе Письмо. Хоч як дивно, той священик потiм приiжджав до бабусi на хутiр. І вони разом, згадувала бабуся, про Святе Письмо бесiдували. Отож, улюбленi бабусинi бiблiйнi приповiдки. Не знаю, чи чиню правильно, бо передаю довiльно. Перечитавши Соломоновi приповiдки, переконався, що такi вислови (чи схожi) там е: – Шукатимеш Бога, як срiбло ци золото, то узнаеш Бога. – Бог стежку пильнуе й од чоловiка з лихим язиком рятуе. – Шануватимеш Бога, то й клуня буде повна. – Як син розумний, то й батька звеселяе, а як дурний – то матерi на горе. – Замруживши очi на свiт, собi зробиш прикрiсть. – Правдою й ненависть закрити мона. – Що зубам оцет i очам дим, те ледачий тим, що iх насилають. – Хто ближнiм гордуе, той розуму ни мае. – Хто поле свое оброблее, той i хлiбом ситий буде. – Мудрий хату будуе, а дурень своiми руками руйнуе. – Лiпше трохи в Господньому страсi, нiж великi скарби в тривозi. – Любе слово, що до речi сказане. – Дух людський при недузi помагае. – Хто батька й матiр проклинае, у того свiчка погасне, як уночi запалить. – Добре iм’я й великi багатства переважить. – Не завидуй багатим i злим, бо то в них ни од Бога. – Скiко дурного ни товчи у ступi – ни порозумнiшае. – Жадiбний бiжить за багацтвом, а якби озирнувся б, то побачив би, що його злиднi здоганяють. – Хто iз злодiем паюе, той свою душу ни чуе. – Гординя чоловiка й принижуе. – У п’явки двi дочки, обидвi «Давай!», «Давай!» звуться. – Двох речей проси в Бога: щоб умiв правду од неправди оддiлити й щоб, наситившись, Бога ни забував. – Добра жiнка пiдперезуеться мiцно, як береться до роботи. – Краса обманить, врода – марнота, та, що Бога й людину похвалить, – то розумна. – Не дивися, ци поле велике, а дивися, як доглянуте. – Дiти батькiв шанують – i Бог iх годуе. Молитви од Пелагеi Матiнко Богородице Пресвятая, яко ти Сина Божого породила, подай милосердя й добре здоровля цiй дитинi, дитятi Божому, Богом сотвореному, у ласцi й мирi, простели щиру дорiжку, ногам теплу, а очам свiтлу, на чотири сторони, куди б не пiшло дитя, простягни свою руку на неiну голiвку, яко ти е Матiр Божа i мати велика усiх дiтей. Молитву цю, казала бабуся Пелагея, треба промовляти три рази. * * * Святий Угоднику Миколаю, уздоров рабу (раба) Божого (iм’я) десницею своею, i оком своiм, i помислом своiм, i тим, що для людей своiх дарував iз щедроi душi, до Бога наближеноi, без грiха до Отця Небесного i людей повернутоi, обдаруй милостями своiми, крихтою добра з великого Божого хлiба. Хай буде здоровим i щасливим раб Божий (iм’я) на тi лiта, що суджено прожити. Амiнь. * * * Свята Варваро великомученице, що натерпiлася за вiру Господню, що на добру дорогу людей благословляеш, благослови дорогу (промовлялося – й стежку) раби Божоi (iм’я), хай ноги не знають втоми, хай ни камiнь, ни звiр, ни лиха людина ни стрiтеться на тiй дорозi, а приведе до того порога, що й належить. В iм’я Отця, й Сина, i Святого Духа во вiки вiчнi вiкiв. Амiнь. * * * Святая Пелагее, заступнице людей кротких i смиренних, до тебе звертаюся я, раба Божа, iм’ям твоiм наречена, зверни свiй погляд i послухай слово, що йде од душi моеi, смиренноi i кроткоi. Од серця, що видить тебе незримо, молюся, бо за стражденного i нужденного раба (раби) Божого (iм’я), яко за себе, свята заступнице (далi йшло прохання). За словами бабусi, всi можуть звертатися до святоi Пелагеi, називаючи свое iм’я. Афоризми i думки-зiтхання [5 - Вислiв бабусi.]Пелагеi – Всяка дорога починаеться од порога i до порога вертаеться. А чия ни вертаеться, то в безвiстi пропадае. – Весна приходить на молодих подивитися, а старим осiнь пуд ноги золотеi монети кидае, та тежко до них нагинатися. – Скiльки стежок ни сходив би, а тико iдна тобi ноги поцiлуе. – У кого десять правд у хатi, в того чорт на покутi сидить. – Прийде сивий дiд, то йому вже не поморгаеш; от вiн прийшов, а так хочеться гинчим його побачити. – Житте як поле: як зореш, так i вродить, що посiеш, такий i снiп буде. – Сiй зерно, а думай, що золото, то й хлiб тобi солодким буде. – Із двох зол вибереш менше – виросте й покусае. – Хай благословляе мати на благословенне, бо од слова доброго зранку до вечора жити хочеться, а од недоброго до ранку ни заснеш. – Дослухайся до крику, в ньому тоже слова знаходяться, навiть якщо iх не почуеш. – Людина, що вертаеться з пiвдороги, як дерево, що раптом рости перестало. Тико що ми знаемо про дерево, чого воно тремтить, бiдолашне, за лiтньоi погоди? – Сидiло, кажуть, на словi двое слiв, присiло трете, затим четверте, п’яте, а де слiв забагацько, тiсно iм, падають i розбиваються, а об теi скалки раняться люди. – Що забув iзранку – увечерi вже згадаеш по-новому, озирнешся й згадане ни побачиш. Пелагея-словниця Складник iз найхарактернiших слiв захiдно-полiського дiалекту, якi вживала Пелагея Кусько, а також ii слова-новотвори. Алiганцький – iнтелiгентний, панський, вельми делiкатний, особливий. Бабити – приймати пологи, перерiзати пуповину. Бабниця – повитуха, жiнка, що перерiзуе пуповину. Бакунник, бакунщик – той, хто садить (вирощуе) тютюн (бакун), завзято палить тютюн («Ото мiй Федько вже бакунщик!»). Баранець – хлопець iз волоссям, що дрiбно в’еться. Бахур – позашлюбний хлопець. Бидло – корови, худоба. Блимуха – та, що часто моргае. Блiзiрувати – удавати, задарма пишатися («Що вона з сибе блiзiруе велику цяцю?»). Блутало – той, хто говорить невиразно, заплутано. Боцюнець – маленький лелека (бусол, чорногуз). Бристальовий – вартiсний. Бульбовище – поле, з якого зiбрали бульбу (картоплю). Бурчек – вiчно незадоволений, буркотун. Валькуватий – непоспiшливий чоловiк. Ведмедi – ожина. Вердзiгiль – непосида, вертун, постiйно в русi. Вирискуха – сварлива жiнка. Вихур – непосида, швидкий хлопець. Воробцюх – горобець. Ворожайка, ворожниця – жiнка, що вмiе ворожити. Воропаха – бiдний чоловiк, жiнка, дитина, яких треба пожалiти (близьке до горопахи). Ворохба – тривога. Ганина – промова з ганьбою когось. Ганити – соромити. Гвавтоньки – дуже нетерпеливо, поспiшно. Годзiкало – базiкало, говорун. Голчатниця – сосна, а також маленька сосонка, рясно всипана голками. Гомачка – страва, сир iз сметаною i молоком. Гора – горище. Горох – квасоля, горох же – стручник. Груба – вагiтна. Грумiчати – гидувати. Дедина – тiтка (вiдповiдно: дядько – дедько, не плутати з дiдьком). Диньки – гарбузове насiння. Диня, динька – гарбуз. Довгарати – мучитися чимось невизначеним («Щось минi довгарае»). Довозька – бричка. Дома – хата, оселя. Дрикало – чоловiк-провокатор. Друбняк – хмиз («От принесла цiлу радюгу друбняку»). Жабуринник, жабуринниця – людина, що шукае в комусь, в подiях, в життi тiльки погане («Хiба мона таким жабуринником бути!»). Жвандiти – наполегливо повторювати своi думки, бурчати. Жипола – любитель дорiкати. Жиполити – набридливо дорiкати. Затмене Боже – втрата пам’ятi, стан, близький до божевiлля («Ото затмене Боже!»). Збаданий, збадана – оглянутий, обстежений з усiх бокiв («Ото вже Димка коло церкви була збадана»). Здерубок – вчинок, частiше – про вчинок несподiваний, який викликае здивування (вар’ятський здерубок). Здоровий – великий. Злидня – слизька, непевна людина («Що вже злидня той Хома, то злидня»). Знебощений – такий, що вдае з себе нещасного, вдавано нещасний. Зорабити – спокусити («Як вже той Гартем тую Прiську зораблюе, аж зорi цвiтуть»). Кабан – великий гарбуз, огiрок («Ото вродив кабанисько!»). Кал – грязюка. Камар-Комаровський – великий комар, взагалi велика комаха. Карамида – набридлива, докучлива дитина (i людина взагалi: «Ото вже карамида!»). Качанка – капуста. Клецьок – малий огрядний хлопець, котрий чимало важить. Кобилячi пичi – шипшина. Корчуватий – непевний, прихований. Косогриз – невправний косар. Кривуля – дитина, що гримасничае, показуе, робить «криве лице». Криж – хрест (полонiзм). Крикень – селезень, що голосно кричить. Крипа – човен. Круцюх – непосида, вертлявий хлопець. Кукурiкати – довго чекати («Цiльну годину на дорозi прокукурiкала»). Куфир – скриня для одягу. Лагодзiнки – цукерки, смачнi речi. Лапацони – великi букви, великi намистини, великi помiдори, великi гудзики. Лахмiтник – бiдний. Ликавий – ласий на дармове пригощання. Лiдавий (лядовий) – кепський, поганий («Вибачей, лiдаву вiстку принесла»). Лущити – обговорювати, переговорювати («Ото вже Настю що облущили, то облущили»). Любилиз – той, що вельми любить цiлуватися. Любовальниця – жiнка, щедра на почуття, закохана. Майтки – труси (полонiзм). Марака – надокучлива людина («Марака гiрше того пса»). Маруда – докучлива, плаксива дитина (i людина взагалi), яка сама не знае, чого хоче. Мацюлька – маленька. Мохулi – журавлина, бруслина. Навощений – вельми прибраний, блискучий, а ще в значеннi – на щось налаштований. Навроки, зуроки – слова з потаемним змiстом. Неiн – ii. Ничка – дитина, яка не хоче спати. Ногавицi – штани. Опецьок – те, що й клецьок. Оцибенська – фальшива, несправжня людина. Пампуха – рожевощока, пишна жiнка. Пацьори – намисто. Петрусь – комаха – божа корiвка, сонечко, бедрик. Пиркальовий – цiнний в уявi когось бiльше, нiж насправдi, той, що пишався собою («Пиркальовий парубок»). Питлювати – молоти зерно (пшеницю) лише на бiле борошно. Плентало – той, що повiльно ходить, не поспiшае («На цiлий куток плентало»). Плентух – той, що розповсюджуе чутки, плiтки («Гiршого плентуха, як Хома, у селi нима»). Полiток – пiдлiток. Поплава – сiно, залите водою (дощами). Попова свинка – замурзана людина, дитина («Чистий, як попова свинка в дощ»). Попруга – пасок, ремiнець. Прадьонки – вечорницi (на них пряли). Пражанка – кип’ячене молоко. Присипана – заснiжена (дорога, вулиця). Пумнетуха – товчена варена картопля, пюре, а ще так казали про людину, котра довго кудись збираеться. Радюга – ряднина. Рахмана – довiрлива, така, що даеться в руки, зворушливо слухняна («Рахмана, як курка-сидуха»). Рипиця – жiноче лоно, ще – дупа. Рогатниця – вiдьма, а також погана жiнка. Роз’яснитися – полiпшити собi настрiй. Розвезяний – хворобливий, розклеений, а ще – непевний у собi («Що ти розвiзся, як кисiль по мисцi?»). Розобраний – роздягнутий. Ропуха, ропшина – вельми товста жiнка, котра не слiдкуе за собою. Росавиця – русалка, а також жiнка чи дiвчина, котра йде кудись надто рано. Рубель – пристрiй для прасування, може бути те, що й качалка, ще – замашний предмет. Ружок – острiвець, урочище серед болота. Сабанити – сварити за щось дiтей, швидше добродушно. Сагонити – швидко йти, майже бiгти. Сенди-тенди – туди-сюди, робити щось перiодично, безцiльно («Так i соваеться цiльний день сенди-тенди»). Сидуха – курка, що висиджуе яйця. Смирдюха – самогонка, переважно з буряка («Знов налигався смирдюхи?»). Стiменний – скупуватий (скупувата), прижимистий. Сцикуха – зовсiм мала дiвчина, котра прагне здаватися старшою («Вже тую сцикуху на прадьонки потягло»). Тарабанька – жiнка, що передае всiлякi недостовiрнi звiстки, балакае задарма («Ота вже Манька – на цiле село тарабанька»). Тарапата – сварка одразу кiлькох жiнок, шум, гамiр. Тиховiз – непоспiшливий. Товкач – геть лисий чоловiк. Тук – рiдкий, розтоплений смалець. Укоськатися – заспокоiтися, прилаштуватися до чогось. Хазяiн, хазяйчик, дiдок – домовик. Хата – кiмната. Хорiша – краща, вродливiша. Цвiруха – синиця. Чибуристий – задерикуватий. Швайкатий – той, що влiз не в свое, чуже дiло. Шмидко – швидко, дуже поспiшливо. Шудратий – з непричесаним волоссям i взагалi розхристаний. Щавух – щавель. Щирий – не скупий, демонстративно щедрий. Ябедина – отримана вiд когось неправдива звiстка. Ядуха – тривалий кашель, а також хвороба – сап у коней. Ясниця – гарна погода. Бабусинi медитацii Слова «медитацii» тодi, зрозумiло, на Полiссi не знали. Полiсся жило за своiми законами, невiдомо ким писаними, в якiм лiсi чи на хуторi виплеканими, а швидше передаваними з роду в рiд, з вуст в уста, з хутора на хутiр. Гадаю, полiський кодекс складався столiттями, i авторiв у нього було, як у нас казали, цимало. Та поки що про полiськi медитацii. Бабуся вiчно була у клопотах по господарству – коло живностi (корови, телиць, свиней, курей, качок, гусей), на городi, полi, в садку. «Щось ряба не так ремигала, як з пашi йшла, пiду-но я подивлюся», «А ота зозуляста, чую, третiй день яець не несе, чого б то пiвень неi минав, насварюся на холерника», «Хоть би вижило те тилетко, доси ж од вiтру хитаеться, пiду-но, тоi травички, що з осенi заготовила, дам понюхати, може, й молочка захочеться, а то ж од цицьки коровичоi одвертаеться, як кiт од цибулi», «Пiду-но я в сило, казали, хрещена моя Харитинка щось низдорова, мо’, помолитися коло дитини тре’, неiну зiрочку за здоровле попросити…» То тiльки кiлька висловiв, що запам’яталися i характеризують бабусю. Але випадали такi моменти, що й бабуся вiдпочивала. – Ходи-но, внучку, посидимо та на свiт Божий поглядимо… – А де той свiт? – питався я. – То ж тико наш хутiр? – Там вiн ген за тею стежкою, за тою берiзкою, до нас проситься. Дивна то була мова у нечастi сидiння з бабусею – на порозi хати, на колодi коло погреба, на узвишшi – пагорбку коло ковбанi, в якiй прали одежу, на лавочцi при виходi з хутора – дiд неi змайстрував на вимогу бабусi – iнодi присiсти, щоб стежку оглянути перед тим, як кудись iти, в те ж село, наприклад. Ми сидiли, бабуся думала щось свое, я – свое, доки не починав дiймати запитаннями. І слова ii пам’ятаю: – Треба, як думати сiдаеш, пострушувати те, що ни хотiв би далi з собою брати. У думцi пострушуй, то воно й на душi не останеться. Медитативнi думки Пелагеi: – Сидячи, стежку розмотай, що перед тобою, хай поведе тебе сама, куди вона знае. – Пригорни в думцi того, кого хотiв би пригорнути – так удвох i сидiте, доки не зiгрiетесь. – Сонце поклич, навiть як його не бачиш, посади промiнчик на долоню, хай посидить, доки хочеш, щоб сидiв. – Мiж деревами небо знайди, хоч у маленькiй щiлинцi, найди мiсце таке, щоб воно бачилося, стань перед ним у думцi й постiй так, а за тобою свiт, що тебе обiймае – разом iз ним пливи в думцi. – Часом варто подумати – я сама (сам) едина, тико я сиджу серед хутора, серед лiсу, повторюй – сама я, бiльш никого нима, то все мое, тико я серед всього, ходи по тому, що твое, доки ни захочеться вийти, пiти до свiту, до людей. – Хоть раз посидь у думцi на хмарi, десь там у небi, й ни про що ни думай, хай буде просто добре тобi. – Складай свою молитву своiми словами, тули тi слова до грудей, думай тими словами, тико щоб було то од щирого серця – i звалиться з серця камiння, що там приросло. – Три слова вибери, якi б тобi хотiлося найбiльше повторяти, й повторяй iх, мовби виспiвуй у думцi, доки не стануть одним словом, тим, що ти хотiв би почути. – А прийде час, коли думати ни хочеться, – ни про що ни думай, посидь собi, мовби вся робота пороблена i никому нима до тебе дiла, й тобi нима нi до кого, заплющ очi й проганяй думки, i полетиш серед чогось тобi невiдомого, де тико ти й никого нима, сама й вернешся. – Кота поклич i гладь його, а як нима кота, то думай, що е i що ти його гладиш, сидиш собi й гладиш, i кiт той до тибе муркоче, вам удвох добре. – А вночi захочеться побути самою, то зiрку свою шукай, вона до тебе безпремiнно озветься, перед тобою стане, приголубить, i тривогу iй свою розкажи. – Коли вставати i йти до свiту, ноги самi пiдкажуть, – сказала якось бабуся. Фiлософiя бабусi: Яйце Вiдоме одвiчне питання: «Що було ранiше – курка чи яйце?» Якщо курка, то звiдки вона взялася? Вiруючi люди скажуть, що створив Бог. А тодi вже яйце. Хоча спершу могло бути i яйце, з якого вилупилася курка. Пробило курчатко шкаралупу, просячись на свiт. Отже, яйце було заплiднене? Втiм, Божий промисел нам не осягти. І все ж питання, як те курча об шкаралупу, стукае до мозку. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/volodimir-lis/z-soncem-za-plechima-pol-ska-mudr-st-pelage/?lfrom=362673004) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Худоба (дiал.). 2 Самосад, пiдвид тютюну. 3 Ще й так називають великi грушi (дiал.). 4 Свiже, паране (парне) молоко. 5 Вислiв бабусi.